ОСНОВЫ ВЕТХОЗАВЕТНОГО ОПЫТА ЛИЧНОЙ МОЛИТВЫ
КАК РАКУРС ХРИСТИАНСКОГО ИСИХАЗМА:
ПРОРОК ДАВИД И ПРЕПОДОБНЫЙ ПАИСИЙ ВЕЛИЧКОВСКИЙ

 
 

 Ваши Высокопреосвященство, Преосвященство,
дорогие отцы, братья и сестры – коллеги!

 

«Некий человек уронил дорогой жемчуг в море и, чтобы достать его, стал черпать ковшом воду. Морской дух вышел и спросил: «Скоро ли ты перестанешь?». Человек сказал: «Когда вычерпаю море и достану жемчужину». Тогда морской дух вынес ему жемчужину».

 Древняя восточная притча

 

 Около 3-х тысяч лет назад, некий человек, севший на престол правления небольшого ближневосточного государства, окинул взглядом прошедшую часть жизни. Он и раньше замечал нелинейную систему составлявшую его личное земное бытие, но какой-то очередной случай чудесного избавления от неминуемой смерти или смещения с трона привел к анализу всего жизненного пути. Он вспомнил скромное помазание на царство в юношеский период экзистенциальных поисков, которое стало поддержкой для дальнейшего движения вперед; удивился неразумному на первый взгляд выступлению на дуэльный бой в период своего же юношеского максимализма и… неожиданную победу; родство с царем посредством женитьбы на его дочери, хотя он должен был погибнуть, когда за бракосочетание потребовали добыть вено не менее опасное, чем бой с Голиафом; систематические победы во множестве боев с соседними племенами, зачастую с превосходившим противником; выживание в кругу дворцовых интриг и даже избавление от рук подосланных царем убийц; изгнание из Родины и выживание в обществе своих бывших противников – филистимских князей; скитание с небольшой группой преданных солдат в чужих землях, и, наконец, перманентное проживание в условиях дворцовых интриг своего же военачальника… Только незрячий или безрассудный не заметил бы бесконечной череды помощи от Кого-то. И Давид, озаренный в какой-то момент открытием заботы о нем на протяжении всей его сложной динамичной жизни, обретает сильнейшую жажду желания встретиться с этим Высшим Некто; и что крайне важно, не с Абсолютом, действия Которого, ввиду бесконечного величия, ожидаемо кажутся со стороны хаосом, ибо понятны лишь Ему, а с Богом, Который позитивно систематичен и заботлив, почти… как любящий человек: Кто я, Господи, мой Господи, и что такое дом мой, что Ты меня так возвеличил! И этого еще мало показалось в очах Твоих, Господи мой, Господи; но Ты возвестил еще о доме раба Твоего вдаль. Это уже по‐человечески, Господи мой, Господи! (2 Цар. 7:18-19). Открывшаяся «теорема заботы» Давида породила последовательное желания благодарить за опеку: «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже! Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: Когда приду и явлюсь пред лице Божие!» (Пс. 41:2-3). «Боже! Ты Бог мой, Тебя от ранней зари ищу я; Тебя жаждет душа моя, По Тебе томится плоть моя в земле пустой, иссохшей и безводной» (Пс. 62:2-3). Сила и настойчивость, с которой он пытается добиться непосредственной встречи, поэтические и исповедные молитвенные формы, какие он применяет осознано и подсознательно, наконец призывают Того, Кого он так долго ждал. Внутреннее состояние Давида хорошо отразил в своем 59-м трактате о молитве Евагрий Понтийский: «Если ты хочешь молиться, то испытываешь нужду в Боге, дарующем молитву молящемуся» [1, с. 181]. И Бог приходит к Давиду, принося из области трансцендентного весть, картину, набор «образов сквозь тусклое стекло» о Том, Кто придет для полного общения – и личного и природного. Именно тогда Давид начинает произносить и записывать пророческие псалмы – пик его монолога, трансформирующегося, благодаря вести о Христе, в диалог: «…Почтите Сына, чтобы Он не прогневался, и чтобы вам не погибнуть в пути вашем, ибо гнев Его возгорится вскоре. Блаженны все, уповающие на Него» (Пс. 2:12), «Все, видящие меня, ругаются надо мною, говорят устами, кивая головою… Можно было бы перечесть все кости мои; а они смотрят и делают из меня зрелище; делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий» (Пс. 21). Отец Александр Мень в своём труде «Исагогика» подтверждает, что в Псалтири отражены все этапы и аспекты мессианизма [2, с. 418-419]

 

Итак, последовательность раскрытия Давидова бытия принимает следующий порядок событий:

 

 –      человеческая честность, открытость, желание изменить окружающий мир к лучшему,

 –      защита Всевышним его, как персонифицированной потенции готовой к диалогу,

 –      констатация Давидом, через анализ своей жизни, заботы о нём Бога,

 –      долгий поиск живого диалога с Тем, Кто вышел ему на встречу и заботился о нём в пути, посредством устной и письменной молитвы,

 –      ответ Бога в мессианских пророчествах о Единственном Могущем спасти мир и привести в полное познание истины.

 

 

 Если высокое собрание думает, что я говорил только о Давиде – это будет несколько ошибочным представлением. Я говорил и о преподобном Паисие Величковском и большинстве исихастов. Это сродство подтверждается и практическим согласованием —достаточно вспомнить, что Новый Завет часто помещают в одном издании с единственной книгой Ветхого Завета — Псалтирью» [3, с.332]. 

 

Петр (будущий отец Паисий) имел достаточно идеалистичные представления и стремления. Именно это качество заставляло выбирать для чтения и уподобления святоотеческие творения повествовавшие об изменении корневой системы – человека внутреннего, а не трактаты посвященные внешним поведенческим формам. Живое свидетельство тому – показанное комиссии при поступлении в Киевскую академию глубокое знание святоотеческих книг. Ранний духовный перфекционизм Петра проявился и в неприятии системы духовного образования Киевской духовной школы середины XVIII века, в которой господствовала схоластика. Подобный внутренний конфликт был не чужд многим известным философам и богословам того времени. Внешняя форма благочестия ограниченная церковно-бытовым извергла и будущего святителя Игнатия Брянчанинова [4, с.65], и философа Григория Сковороду [5, с. 253]

 

Подобный внутренний диссонанс переживали почти в это же время на Западе Гегель и Шеллинг. Однако, в контексте западной культуры, последние, обучаясь на богословском факультете Тюбингенского университета, имея от своей профессуры не более чем набор традиционных консервативных вопросов и таких же традиционных ограниченных ответов, попытались дать свое живое философское осмысление, удовлетворявшее молодые ищущие умы [6, с. 26]. Восточному же христианству, более присущим всегда было не интеллектуальное, а духовное – сердечное насыщение непосредственной встречей с Носителем Мудрости и Истины. Оливье Клеман в своих «Истоках» вторит: «Мало-помалу, преодолевая свои второстепенные формы, молитва должна истощаться в ожидании Бога. Ждущая, сосредоточенная, любящая пустота» [7, с. 182]. «Пустота, при которой ничто внешнее не соответствует внутреннему напряжению», – как говорила Симона Вейль [8, с. 344]. Именно этот путь и проходит преподобный Паисий. Если бы его скитальческую жизнь поиска встречи с Живым Богом описать не в житийной, а исключительно романистической биографии, то она представит собой путь аутсайдера, что вновь являет собой парадоксальность пути «святого» на фоне «успешного». И это не удивительно, поскольку «..эта молитва, как огонь разжигает всего человека и приносит ему невыразимую радость и веселие, так что он от радости забывает об этой жизни и все в веке сем считает за сор и пепел…» [9].

 

Феномен как преподобного Паисия, так и царя Давида очевиден в самобытности молитвенного опыта; они — пробившиеся посреди пустыни родники, обусловившие появление оазисов. «Первые годы пребывания прп. Паисия на Афоне — самые загадочные. Непонятно, как простой инок, не имеющий пропитания и пристанища, едва не умерший от голода и холода, вдруг становится вождем, старцем для других» [10, с. 19].  Героическое дело начать копать колодец там, где его раннее не было, и совсем другое, и, отчасти, рядовое, расширять каналами зону орошения. К последним можно отнести обучение умному деланию у опытного старца, который ведет тебя от общежития, через локальное малое общежитие, к отшельническому ограничению в постоянном своём духовном сопровождении. Епископ Порфирий (Успенский) в труде «История Афона» подтверждает: «Прежде всего он (преп.Паисий – прим. авт.) сам стал на путь духовного подвига: упражнялся в умной молитве, искал святоотеческие поучения, создал общину любителей духовного подвига. Здесь, в скиту, он развернул деятельность по сбору святоотеческого аскетического наследия и его переводу на славянский и молдавский языки. При этом он жил жизнью общины: вместе молился, вместе трудился, днем делал ложки, а ночью переводил отеческие книги с эллинского языка на славянский [11, с. 424]. Об этом просто рассуждать путем перечисления осуществлявшихся им трудов, но зная основную цель жизни монаха, можно смело утверждать – искать сокровище без карты, зная лишь то, что его не может не быть, действительно логику этого мира может показаться не более чем блажью. Но зато открытие этого источника чьими-то колоссальными физическими, душевными и духовными усилиями становится спасительным для большинства прибегнувших к первооткрывателю, поскольку отвлеченная теория-рассуждение «как хорошо было бы, если бы все оказалось так!» и живой носитель-практик, с горящими глазами и сердцем, имеют разную ценность. «Подводя итог афонской деятельности отца Паисия и его сподвижников, можно сказать, что преподобный много потрудился в деле возрождения исихастской традиции. 17 лет подвизался он на Афоне и уехал оттуда с 64-ю учениками» [12, с. 125-133].  

 

Как пророк Давид, так и преподобный Паисий каждый по своему пришли логическим путем к безусловности существования Бога, проявлявшего Себя в их жизни. Как и большинство из нас в своих юношеских молитвах они на первых порах скорее всего не избежали в личной и общественной молитве художественных контуров то Восседающего на алтарном престоле, то Стоящего рядом в комнате, то Летящего «в облаках» Бога, однако со временем и они, и другие искавшие в истории исихии богообщения отцы, четко дали себе отчет, что это лишь создание субъективно-психологических образов. «Чем более проникается ум светом любви Божией, тем более он очищается, утончается, расширяется и наполняется строгими и прекрасными помыслами, которые Исихий Синаит сравнил с дельфинами. В самом деле, как дельфин своими прыжками сплетает воздух и воду, так и помыслы освященного ума соединяют человеческое и Божественное (известно, что для первых христиан дельфин символизировал Христа, единство в Нем двух природ)» [7, с. 182]. «Сердце, совлеченное воображения, в конечном счете производит в самом себе святые и таинственные помыслы. Это подобно тому, как над гладкой поверхностью моря видны всплески рыб и замысловатые прыжки дельфинов» [Исихий Синаит. Сотницы о воздержании и добродетели, 156 // Capita de temperantia et virtute - CPG, N 7862; PG. 93. Col. 1479-1544]. И, наконец, сопровождаемые непременным спутником исихаста – покаянием, они осознали, что желают всеми силами непосредственной встречи, и непрестанного общения как совместного бытия-диалога с Всезнанием, Вселюбовью, Всепричиной – Ответом всех ответов ума и сердца. И преподобные Паисий Величковский, и Григорий Синаит, и Григорий Палама, и Симеон Новый Богослов, и Феофан Затворник, и Силуан Афонский, и Паисий Святогорец, и Иосиф Исихаст были как раз теми, кто осознав необходимость и единственную важность этого поиска и нахождения, вышли искать с такой жаждой, что Он – Любящий и Чуткий, не мог не выйти им на встречу. Святой Дионисий Ареопагит находит вдохновляющий описательный образ этой модели: «…Если бы мы находились в лодке и некто, желая прийти нам на помощь, бросил бы нам концы каната, прикрепленного к скале, то, разумеется, не мы притянули бы скалу к себе, но сами, вместе с лодкой, устремились бы к ней. Вот почему.. следует начинать с молитвы: не для того, чтобы приблизить к себе Всемогущего, одновременно пребывающего везде и нигде, но чтобы предать себя в руки Его и соединиться с Ним…» [13].

 

При таком доступном пониманию каждого христианина алгоритме необходимости молитвенного самосовершенствования, на лицо переживание кризиса умного делания в XXI веке, особенно в священнической среде. За последние 5-7 лет количество вопросов звучащих в аудиториях и храмах от семинаристов о практике Иисусовой молитвы сократились до критического минимума. Предшествующая ей борьба с негативными помыслами, для внутреннего очищения не вызывает необходимости, а масса внешних суррогатов занимающих ум увеличивается в прогрессии и проходит беспрепятственно через «двери и окна» сердца почти сквозным потоком. Переживание Христовой констатации «Царство Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:21) как реальности, заторможено. Последнее состояние стало уже естественным и приравнивается как мирянами, так и священниками к естественному. В то время как в Православии богослов априори должен сохранять чистоту мышления как для успешной проповеди так и духовнической практики, что в свою очередь достигается практическим следованием исихастской традиции.

 

Целью моего небольшого исследования не являлось углубление в исихастское делание, а установление его связи с древней молитвенной практикой, уходящей корнями в Ветхозаветную Церковь. Я ставил своей целью произвести историко-апологетическую идентификацию явления исихазма как не внезапно проявившегося движения в поздний период христианской эпохи, а практику берущую исток в Священной истории древнего мира. Её определение не могло быть четко определено, но распознавалось лишь насколько это было возможно вместить архаичному человеку. При такой популярности в современном мире универсальной формы Священного Предания как Писание, феномен молитвы и, тем более, такой сосредоточенной как умная и сердечная, следует в научном контексте базировать на опыте Священного текста, а в нем – на первом молитвослове – Псалтыри.

 

Хочется надеяться, что определенная в докладе историческая данность – непрерывное присутствие молитвенных устремлений верующих людей на протяжении всей Священной истории к Богу, как неотъемлемому элементу спасения, поставят современное студенчество Духовных школ перед бескомпромиссным путем молитвенного делания.

 

 Использованная литература:

 

 

1.      Евагрий Понтийский. О молитве, 59 // Клеман О. Истоки. – М.: Путь, 1994. – 384 с.

 

2.      Мень А., прот. Исагогика. – М.: Фонт имени Александра Меня, 2000. – 635 с.

 

3.      Сорокин А., прот. Введение в Священное Писание Ветхого Завета. - СПб.: Институт богословия и философии, 2002. – 362 с.

 

4.      Соколов Л. Святитель Игнатий. Его жизнь, личность и морально-аскетические воззрения. – М.: Сретенский мон-рь, 2002. – 290 с.

 

5.      Огородник І.В., Огородник В.В. Історія філософської думки в Україні. Курс лекцій: Навч. посіб.- К.: Вища шк.: Т-во "Знання", КОО,1999. – 543 с.

 

6.      Гулыга А.В. Шеллинг. – М.: Молодая гвардия, 1982. – 317 с.

 

7.      Клеман О. Истоки. – М.: Путь, 1994. – 384 с.

 

8.      Вейль С. Формы неявной любви к Богу. Пер. с фран. П. Епифанова. – СПб.: Своё издательство, 2012. – 510 с.

 

9.      Паисий Величковский. Крины Сельные. Слово 11. О молитве Иисусовой // Цит. по: https://azbyka.ru/otechnik/Paisij_Velichkovskij/kriny-selnye/ Точка доступа: 23.11.2019.

 

10.Карасёв Н., прот.Преподобный Паисий (Величковский) и возрождение духовной традиции // Христианское чтение, № 5, 2018 г. – 264 с.

 

11.Порфирий (Успенский), еп. История Афона. – М.: Даръ, 2007. Т. 1. – 1088 с.

 

12.Родионов О.А. Забытый памятник исихастской книжности XVIII в. О святоотеческой эрудиции преп.Паисия и его подходе к проблеме умного делания в целом // Афон в истории и культуре Христианского Востока и России. Каптеревские чтения – 14. Сборник статей. – М.: ИВИ РАН, 2016. – 402 с.

 

13.Les Noms Divins. PG 3, 585-984 // ДионисийАреопагит. Об именах Божиих, 3, 1. Цит. по: https://azbyka.ru/otechnik/Dionisij_Areopagit/o-bozhestvennykh-imenakh/ Точка доступа: 23.11.2019.